Заячьи острова
Зайцы вот тоже – их жалко до слез!
Еду, ловлю их. Вода прибывает.
Вижу один островок небольшой —
Зайцы на нем собралися гурьбой.
С каждой минутой вода подбиралась
К бедным зверькам…
Все знают стихи о старом Мазае. В детстве мы верили: Мазай до сих пор живет где-то в «болотистом низменном крае». Я, помню, даже письмо написал хорошему деду. Отец смеялся и все обещал разузнать адрес.
Мы выросли, поездили, походили по свету. Стихи нам стали казаться доброй старою сказкой. Неужели и в самом деле зайцев можно в лодке катать? Врал, наверное, Мазай. Да и сколько их, зайцев, теперь, если на каждого по четыре охотника.
Но есть у нас тихие лесные уголки, где совсем не стреляют. В Москву из леса приходили хорошие письма. На синем конверте был нарисован черный парящий аист. Эта редкая птица стала эмблемой Окского заповедника. Письма приглашали приехать. «Только в самое половодье. Увидишь Мазая…»
На Липовую гору уже перевезли четыре десятка зайцев. Вчера и позавчера их снимали с маленьких островов, с пеньков, с проплывающих бревен. Самый главный заячий остров еще не тронут. Но надо спешить – вода прибывает и прибывает.
…Брезентовая байдарка гудит, как большой барабан. Спускаем на воду, плывем по лесу. Не напороться б на сук. Продырявишь лодку – ко дну пойдут аппараты, магнитофон, и сам окажешься в положении зайца.
Плывут по воде черные осиновые листья, плывет прошлогоднее гнездо дрозда. Из гнезда глядят бусинки глаз мокрой испуганной мыши. Дятел шелушит древесину засохшей осины. «Опилки» плывут по воде узкой белой дорогой. Моросит мелкий парной дождик. Пахнет гнилыми пнями, намокшей прошлогодней осокой. Останавливаемся. Борис умоляет не сопеть, не шуршать брезентом, не трогать весел. Накрывшись плащом, он выставил микрофон, на который надета старая варежка. Борис записывает стук дятла, журчание воды и крик близко пролетающих журавлей. В сырую, туманную погоду журавли кричат громко и часто. Крик не передашь словом. В нем тревога и грусть. Впрочем, это человек так понимает, а журавли, наверно, кричат, чтобы не потеряться, а может, зовут на весеннюю свадьбу. Счастливчики видели, как журавли исполняют брачные танцы.
В дубовой и березовой чаще длинная лодка попадает в ловушку. Черпая сапогами, бредем по воде. Наконец…
За темным стволом липы – знаменитый заячий остров, полоска земли с белой старой травой. Зайцы! Протираем глаза. Целое стадо, целая «ферма», а посредине – два журавля, наверно, те, что кричали над лодкой. Не шевелимся. Журавли медленно и царственно важно переставляют ноги. Зайцы, как на игре в «каравай», кружатся рядом. Полная дружба. Стоим, пока не затекают ноги. Снимать нельзя – дождь оставляет на объективе частые капли. Журавли почуяли опасность, поднялись с криком. И сразу, как ошалелые, забегали зайцы. Теперь их сосчитать можно – двадцать семь. Прикидываем: за ночь не затопит – можно подождать для съемок хорошей погоды.
Утром нас разбудило солнце. Скорее в байдарку. Журавли услышали нас далеко и без крика сделали круг над поляной. Зайцы, как солдаты, выстроились на дальней линии острова. Лопочут ушами, то и дело становятся «столбиком» и быстро-быстро, как барабанщики, двигают лапами возле носа.
Грива земли с двумя липами, с редким красного цвета тальником и дубовым кустом – самое высокое место в этом лесу. Вода постепенно выжимала зайцев с низменных мест, и вот они целой командой ожидают судьбу. Они отощали. Тальник и даже дубовый куст изглоданы добела. Зайцы встревожены. Они сбились в тесную кучу и, кажется, держат совет: что же страшнее – вода или четверо этих наступающих с разных сторон с длинными трубами? То ли смелый, то ли самый трусливый заяц вдруг прыгает и, ударившись о чей-то сапог, скачет по мелкой воде. Бух! Бух! Бух. Как будто частые комья земли падают в воду. Проплыв метров двадцать, заяц испугался и повернул к острову – в беде уж лучше стадом держаться.
«Столбик не столбик, зайчишка на пне…».
Фотографируем и так и сяк, залезаем на липу. Зайцы, кажется, привыкают, пробуют грызть тальник. Но стоит шагнуть, все стадо бешеным челноком скачем из конца в конец острова.
Очень забавно видеть вблизи бегущего зайца. Задние ноги опережают передние. Он как пружинка: то сжат в пушистый ком, то вытянут. Двадцать семь пушистых пружин с любопытством глядят, как поперек острова мы вешаем сетку.
Мазай утверждает, что зайцы совсем не боялись людей. Помните, как прыгали в лодку: «…Прыгнули зайцы мои, – ничего!» С тех далеких времен зайцы, видно, многому научились. В нашу лодку не прыгают. Но надо ж спасать непонятливых.
Мы гоним зайцев на сетку. Сначала медленно, потом с гиканьем, с киданием шапок. Зайцы проносятся как торпеды и оставляют дырки на сетке – слишком туго натянута. Вешаем заново. Загон. Зайцы путаются, бешено бьют задними лапами. За них-то и надо схватить, иначе и куртку порвет, и живот, чего доброго, вспорет. Зайцы орут. Мало кто знает, как зайцы кричат. Пронзительно и жалобно, как ребенок. Этот крик сеет на острове панику. Зайцы прыгают в воду. Два или три самых трусливых уплывают неизвестно куда, других догоняем в воде, остальные возвращаются сами.
Сажаешь косого в рюкзак – орет и старается укусить. Опустишь на землю – рюкзак начинает бешено прыгать. Это придает нашей лесной операции неправдоподобно сказочный вид. Выливаем из сапог воду, сушим штаны, подсчитываем царапины и укусы. Не забываем крупным планом снять заячьи морды и, конечно, записать на магнитофонную пленку заячьи вопли. Потом относим рюкзаки к большой плоскодонной лодке. Ее сейчас иначе, как ковчегом, не назовешь. Пускаем зайцев в клетку и, вспоминая стариков Мазая и Ноя, отплываем домой.
По пути ковчег пополняется барсуком. Его большую нору мы видели на заячьем острове, но он не успел, наверно, засухо добраться в квартиру, а может, общество зайцев ему не понравилось. Барсук сидел на пятачке земли возле дубового пня. Попытался уплыть, но был водворен на ковчег.
На Липовой горе зайцев окольцевали. Ловля идет не только ради спасения. Надо установить, в каких местах держатся зайцы, много ли гибнет, сколько расселяется из заповедника по окрестным лесам. Колечко с номером и словом «Москва» ставят на ухо. Операция пустяковая. Женщины, как известно, переносят ее с улыбкой. Зайцы ж орали как сумасшедшие. После операции заяц немедленно получает свободу и прописку на самом высоком месте в лесу.
…Вечером мы разбираем лесные находки и, настроив карманный приемник, слушаем концерт из Москвы. Вдруг прибегает жена наблюдателя:
Звонит из центральной усадьбы заповедника старый ученый Теплов Владимир Порфирьевич:
– Как там у вас. Ну хорошо… Вот что, будешь писать, обязательно укажи: сегодня наш лесник схватку имел с браконьером… Да, пробрался на островок и прямо в упор перебил шесть зайчих. Беременные… Мы приняли меры, но ты напиши. Фамилия Елисеев… Елисеев Виктор. Работает на литейном заводе… Поселок Лашмы Касимовского района. Напиши. Надо и судить, и стыдить, и шкуру снимать с таких «Мазаев»…
На Липовой горе пережидают потоп шестьдесят или семьдесят зайцев. Их видишь всякий раз, когда идешь от домика к лодкам. Они прячутся в бурьяне, в канаве возле дуплистых ив, в старой колее от телеги. На острове зайцам ничто не грозит, разве что филин заберется из лесу. В лунную ночь, когда утихает наша моторка, зайцы прыгают под окнами домика. Скрипнешь дверью – убегают в кусты, голубые, как привидения.
Один только пес Туман не понимает покровительства зайцам. Он гремит цепью, жадно нюхает воздух. Его гончая специальность – зайцы. Он трется о сапоги, преданно смотрит в глаза и опять нюхает воздух. «Чего держат? – написано на его доброй морде. – Зайцы же, зайцы кругом!» Среди ночи он вдруг начинает выть на Большую Медведицу.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.
Источник
Дороги и тропы (44 стр.)
ЗАЯЧЬИ ОСТРОВА
Вижу один островок небольшой —
Зайцы на нем собралися гурьбой.
Все знают стихи о старом Мазае. В детстве мы верили: Мазай до сих пор живет где-то «в болотистом низменном крае». Мы выросли, поездили, походили по свету. Стихи нам стали
казаться хорошей сказкой. Неужели и в самом деле зайцев можно в лодке катать? Врал, наверное, Мазай. Да и сколько их, зайцев, теперь? Но есть у нас уголки, где совсем не стреляют, где зайцев охраняет закон. И вот из такого местечка я получаю письмо: «Приезжай. Только в самое половодье. Увидишь Мазаев».
На Липовую гору уже перевезли четыре десятка зайцев. Вчера и позавчера их снимали с маленьких островов, с пеньков, с проплывающих бревен. Главный заячий остров еще не тронут. Но надо спешить — вода прибывает и прибывает.
Брезентовая байдарка гудит, как большой барабан. Спускаем на воду, плывем по лесу. Не напороться б на сук. Продырявишь лодку — ко дну пойдут аппараты, магнитофон, и сам окажешься в положении зайца.
Плывут по воде черные осиновые листья, плывет прошлогоднее гнездо дрозда. Из гнезда глядят бусинки глаз мокрой испуганной мыши. Дятел шелушит древесину засохшей сосны. «Опилки» плывут по воде узкой белой дорогой. Моросит мелкий и нехолодный дождик. Пахнет гнилыми пнями, намокшей прошлогодней осокой. Пристаем к черной, похожей на медведя коряге. Борис умоляет не сопеть, не шуршать брезентом, не трогать весел. Накрывшись плащом, он выставил микрофон, на который надета старая варежка. Борис записывает стук дятла, журчание воды и крик близко пролетающих журавлей. В сырую, туманную погоду журавли кричат громко и часто. Крик не передашь словом. В нем тревога и грусть. Впрочем, так понимаем мы, люди, а журавли, наверно, кричат, чтобы не потеряться, а может, зовут на весеннюю свадьбу.
В дубовой и березовой чаще длинная лодка попадает в ловушку. Черпая сапогами, бредем по воде. И вот наконец знаменитый заячий остров, полоска земли с белесой старой травой. Зайцы! Протираем глаза. Целое стадо, целая «ферма», а посередине — два журавля, наверное, те, что кричали над лодкой. Не шевелимся. Журавли медленно и царственно-важно переставляют ноги. Зайцы прыгают рядом. Полная дружба.
Стоим, пока не затекают ноги. Снимать нельзя — дождь оставляет на объективе частые капли. Журавли заметили нас, закричали и поднялись. И сразу ошалело забегали зайцы. Теперь всех зайцев сосчитать можно. Их двадцать семь. Прикидываем: за ночь не затопит — можно подождать для съемок хорошей погоды.
Утром нас разбудило солнце. Скорее в байдарку!
Журавли услыхали нас далеко и без крика сделали круг над поляной. Зайцы, как солдаты, выстроились на дальней линии острова. Лопочут ушами, то и дело становятся «столбиком» и быстро-быстро, как барабанщики, двигают лапами возле носа.
Грива земли с двумя липами, с кустами красноватого тальника — самое высокое место в этом лесу. Вода постепенно выживала зайцев с низменных мест, и вот они целой командой собрались тут. Они отощали. Тальники и даже дубовый куст изглоданы добела. Зайцы встревожены. Они сбились в тесную кучу и, кажется, держат совет: что же страшнее — вода или четверо этих наступающих с разных сторон людей? То ли смелый, то ли самый трусливый заяц вдруг срывается с места и, мелькнув у нас под ногами, мчится по мелкой воде: бух! бух! бух! Как будто частые комья земли падают в воду. Проплыв метров двадцать, заяц испугался и повернул назад, к острову — в беде уж лучше стадом держаться.
Фотографируем так и сяк, залезаем на липу, обходим остров с разных сторон. Зайцы, кажется, привыкают, пробуют грызть тальники. Но стоит шагнуть- все стадо бешеным челноком скачет из конца в конец острова.
Очень забавно видеть вблизи бегущего зайца. Задние ноги опережают передние. Он как пружина: то сжат в пушистый комок, то вытянут. Двадцать семь зайцев с любопытством глядят, как поперек острова мы вешаем сетку.
Мазай утверждает, что зайцы совсем не боялись людей. Помните? «. Прыгнули зайцы мои,- ничего!» С тех далеких времен зайцы, видно, многому научились. В нашу лодку не прыгают. Но надо же их спасать — вода прибывает.
Гоним зайцев на сетку. Сначала медленно, потом с гиканьем, с киданием шапок. Зайцы проносятся, как торпеды, и оставляют дырки в ловушке — слишком туго натянута сетка. Вешаем заново. Загон. Зайцы путаются, бешено бьют задними лапами. За них-то и надо схватить, иначе и куртку порвет, и живот, чего доброго, вспорет. Зайцы орут. Мало кто знает, как кричит смертельно испуганный заяц — пронзительно и жалобно, как грудное дитя. Этот крик сеет на острове панику. Зайцы прыгают в воду. Два или три самых трусливых уплывают неизвестно куда, четырех догоняем в воде, остальные возвращаются сами.
Сажаешь косого в рюкзак — орет и старается укусить. Опустишь на землю — рюкзак начинает бешено прыгать. Это придает нашей лесной операции неправдоподобно сказочный вид. Выливаем из сапог воду, сушим штаны, подсчитываем царапины и укусы. Не забываем заснять заячьи морды, записать на пленку заячьи вопли. Потом относим рюкзаки к большой плоскодонке. Лодку сейчас иначе как ковчегом не назовешь. Сажаем всех зайцев в клетку и потихоньку плывем домой.
По пути ковчег пополняется барсуком. Его большую нору мы видели на заячьем острове, но он не успел, наверно, засухо добраться в квартиру, а может, общество зайцев ему не понравилось. Барсук сидел у дубового пня, со всех сторон окруженный водой. Попытался уплыть, но мы догнали его.
На Липовой горе зайцев окольцевали. Ловля идет не только ради спасения. Надо установить, в каких местах держатся зайцы, много ли гибнет зверьков, сколько расселяется из заповедника по окрестным лесам. Колечко с номером и словом «Москва» ставят на ухо. Операция пустяковая. Но зайцы орут благим матом. Мы сразу их отпускаем. Не веря свободе, они делают неуверенных пять-шесть прыжков и потом мчатся во все лопатки в дальний уголок острова.
Вечером мы разбираем лесные находки и, настроив карманный приемник, слушаем концерт из Москвы. Вдруг прибегает жена наблюдателя:
Звонят из центральной усадьбы.
— Как там у вас. Ну хорошо. Вот что, будешь писать, обязательно укажи: сегодня лесник схватку имел с браконьером. Да, пробрался на островок и прямо в упор перебил шесть зайчих. Беременные. Приняли меры, но ты напиши. Фамилия Елисеев. Елисеев Виктор. Работает на литейном заводе. Поселок Лашмы Касимовского района. Напиши. Надо и судить, и стыдить, и шкуру снимать с таких «Мазаев».
На Липовой горе пережидают потоп шестьдесят или семьдесят зайцев. Их видишь всякий раз, когда идешь от домика к лодкам. Они прячутся в бурьяне, в канаве возле дуплистых ив, в старой колее от телеги. На острове зайцам ничто не грозит, разве что филин нагрянет из лесу. В лунную ночь, когда утихает наша моторка, зайцы прыгают под окнами домика. Скрипнешь дверью — убегают в кусты, голубые, как привидения.
Один только пес Туман не понимает покровительства зайцам. Он гремит цепью, жадно нюхает воздух. Его гончая специальность — зайцы. Он трется о сапоги, преданно смотрит в глаза и опять нюхает воздух. «Чего держат? — написано на его доброй морде. — Зайцы же, зайцы кругом!»
РЖАНАЯ ПЕСНЯ
Учитель хотел, чтоб мы любили деревню.
— Поэты вырастают в деревне. — Для доказательства он вспоминал имена, и правда, выходило; поэты вырастали в деревне.
Учитель любил дисциплину, рассчитывал на уроке все до минуты. Но когда на сухие репейники под окна опускались щеглы, он тихонько открывал раму и сыпал на подоконник семечки.
Летом мы пололи свеклу, возили сено, ходили собирать землянику, молотили подсолнухи.
Однажды в десятом классе учитель сказал:
— Вот что, друзья, опишите мне поле. Я хотел, чтобы вы учились не только по книжкам. Я хочу знать, как вы любите землю.
Через пять дней учитель принес тетрадки.
— Галине Гребенкиной — пять. Молодец! Аккуратно и чисто, без единой ошибки.. Зубков — четыре.
Чья-то тетрадка лежала отдельно.
— Петрову — три. Опять ошибки. Но это сочинение я прочту вслух.
Петров сидел красный и счастливый. Учитель закрыл тетрадку, сказал:
— Хорошо. Только как же ты перепелку забыл? Это же лучшая песня на поле.
Все улыбнулись, потому что знали слабость учителя. В его холостяцкой избенке в клетке из хвороста жила перепелка.
Мы подружились с учителем. Уже после школы, приезжая в отпуск, я в первый же день стучался в избенку. Учитель приносил из погребка холодные огурцы, варил на плите картошку и чай. Когда все новости были рассказаны, мы чуть слышно свистели, и в клетке из хвороста начиналась песня: «Спать пора! Спать пора. «
Чистые, резкие звуки бились о стены, где висели пучки засохших цветов, репродукция левитановской «Осени», пожелтевшая фотография молодой женщины.
Учитель листал тетрадки, а когда разгибался, чтоб отдохнули глаза, рассказывал:
— Возле Одессы есть место: женщины утром набирают по целой корзине разбившихся перепелок. Перепелки ночью летят на юг и в этом месте, как в коридоре, сбиваются в стаи и бьются о провода.
Если я приезжал летом, мы уходили в лес или садились около ржи послушать вечерние голоса. Над полем неслышно летал козодой. На топком месте монотонно кричал одинокий дергач. А рядом во ржи «били» перепела.
В нашей области у пастухов живет забавная сказка. Дергач пришел к перепелке посвататься. «Нет, дружок,- ответила перепелка,- ты беден, у тебя и телушки-то нету. » — «Будет телушка»,- сказал дергач и ушел на болото искать. И, должно быть, нашел.
«Тпрусь! Тпрусь. «-кричит дергач.
А перепелка волнуется. У перепелки ни кола ни двора.
«Вот — идет! Вот — ведет! Хлева — нет! Негде — деть. «
Источник
